Я спать люблю — ты снишься мне во сне, как вишенка в вине, как раритет в огне, как свет в окне и как в руках синица… Во сне твои соленые ресницы доверчиво щекочут губы мне.
Еще был сон: я будто бросил пить, и деньги стал копить, чтоб пистолет купить и пристрелить ту наглую собаку, которую ты гладила. Я плакал, но все-таки решил ее убить.
Еще был сон: пришел один поэт, нарушил тет-а-тет. Такой противный дед под сорок лет… Ты им на самом деле восхищена? За ним я две недели следил. И выследил. И выбросил кастет.
Еще был сон, как пряник на меду: ты с миром не в ладу, и я к тебе иду, твою беду я развожу руками, с твоей души снимаю тяжкий камень — и в огород врага его кладу.
А наяву живу я, как во сне. По переулку — снег, в твоем окошке — свет… Надежды нет, ты не со мною рядом, и снова не меня встречаешь взглядом, и снова улыбаешься не мне.
А наяву живу я, как в бреду, нетерпеливо жду какую-то беду, как ерш на льду или как крыша дома, который предназначили для слома давным-давно, забыл, в каком году.
— У вас в купе еще одна женщина, — предупредила проводница виноватым голосом. — Вам ведь недолго ехать, может, потерпите три часа? Что-то народу сегодня…
— Что, ни одного свободного купе? — удивилась Марина. — Ни разу такого не было, чтобы в эсвэ — и все места заняты. А все ноют, что бедно живут.
— Да вот, все занято… — сказала проводница с неопределенной улыбкой. — Это потому, что перед праздником, наверное… Но там очень приличная женщина, вы не волнуйтесь. Сразу видно, что состоятельная. Ухоженная такая, модная, хоть и в возрасте. И шуба у нее тоже… Хорошая такая шуба, солидная…
Марина заметила, как проводница украдкой бросила оценивающий взгляд на ее шубу, и усмехнулась. Вряд ли эта матрешка в униформе даже догадывается, сколько может стоить ее, Маринина, шубка. Надо же, что ляпнула: «шуба у нее тоже»! Проводница уловила перемену ее настроения, торопливо заговорила:
— Вы проходите, мы через две минуты отходим… Нет, не надо паспорт, не беспокойтесь, я же вас знаю, вы всегда в моем вагоне… Проходите, проходите… Я вам сумку подам… Вот так. И чайку сразу принесу. Вы ведь всегда сразу чаю просите, правильно?
Марина кивнула и вошла в вагон. Перед дверью своего купе несколько секунд помедлила, сделала холодновато-вежливое лицо, пару раз стукнула кольцом о гладкую поверхность и открыла дверь. Под полом вагона что-то зашипело, поезд дрогнул и плавно тронулся с места. Тут же ярко засветились лампы под потолком, и Марина увидела свою соседку. Ну, да, вполне приличная женщина. И состоятельная, это сразу видно по многим мелочам — костюм, прическа, обувь, та самая ухоженность, которая требует очень немалых денег. Но, несмотря на ухоженность, видно, что женщина в годах. Лет пятьдесят, наверное, не меньше. Еще лет пять — и потребуется пластика. А рукам и никакая пластика не поможет. Руки у этой приличной женщины были старше ее возраста лет на десять. Не руки, а куриные лапы какие-то. Марина даже слегка посочувствовала этой тетке. Не без презрения в глубине души, но все же…
— Здравствуйте, — сказала она с привычной покровительственной интонацией. — Я ваша соседка.
— Здравствуйте, — откликнулась женщина, пристально вглядываясь в лицо Марины. — А я думала, что одна буду… Ну, ладно.
— Я тоже думала, что одна буду, — не удержалась Марина. — Но я не надолго. А что вы на меня так смотрите? Мы знакомы?
— Нет… Нет, конечно, и не виделись никогда, я бы наверняка запомнила… — Женщина вдруг заметно смутилась и совершенно искренне сказала: — Вы очень красивая. Прямо глаз не отвести. И шубка эта вам очень идет.
Марина сунула дорожную сумку под столик, сбросила шубу, небрежно уронила ее на полку, села напротив попутчицы и торжественно объявила:
— Мы сейчас будем чай пить. Нам сразу принесут, я уже предупредила. Вы любите бельгийский шоколад?
— Я… Нет, я вообще сладкого не люблю… — Попутчица почему-то опять смутилась. — Да вы не беспокойтесь, спасибо, я ничего не хочу. Я недавно ужинала.
— Я тоже сладкое как-то не очень, — неожиданно для себя призналась Марина. — В детстве объелась шоколадом, так после этого и не люблю.
Пришла проводница, недолго повозилась с билетами, отрывая какие-то нужные ей талоны, сказала, что чай уже готов. Марина попросила к чаю какого-нибудь печенья или сухариков. Проводница ушла, через минуту вернулась с подносом, расставила на столике чашки, положила пачку печенья.
— Меня Вера Михайловна зовут, — сказала попутчица. — Я в пединституте работаю. А вы, наверное, фотомодель?
Марина польщенно засмеялась, представилась — и совершенно неожиданно для себя стала рассказывать о своей жизни. О том, как трудно сначала было в Москве, как чудом удалось зацепиться за хорошую должность, как познакомилась с влиятельным человеком — к сожалению, женатым, — как он помог ей с квартирой, с новой работой, познакомил с теми, от кого кое-что зависит… Теперь-то она самостоятельная, теперь многие сами добиваются знакомства с ней, а она еще сто раз подумает, знакомиться с кем попало или нет. Они что, думают, что за коробку бельгийского шоколада она будет знакомить всех подряд с нужными людьми? Тем более, что шоколад она не любит, объелась в детстве. Так что…
— Ничего, если я лягу уже? — тихонько спросила Вера Михайловна в нечаянной паузе. — Устала сегодня очень. И вообще рано привыкла ложиться.
— Конечно, — сказала Марина, вдруг сообразив, что недопустимо разболталась. — Пойду покурю. Выключайте свет, я потихоньку приду, не помешаю. Да мне часа полтора осталось вообще.